– Не об огурце – точно, – усмехаюсь я, опираясь ладонями на прохладный кафель и немного наклоняясь вперед. – Ты собирался обсудить свое предложение насчет Италии.

– Да, – серьезно подтверждает Роберт. – Ты мне нужен, парень.

– Я работаю в Голливуде, – задумчиво хмурясь, произношу я.

– Там, где снимаю я – и есть Голливуд. Если я в Риме, значит, Голливуд в Риме. Усек?

– Усек, – пряча улыбку, согласно киваю я. – А если серьезно… Мне нужны сроки, перспективы.

– Три года, Марк. Это минимум. Исторический, мистический художественный фильм с элементами перемещения во времени, масштабными сценами. Что я рассказываю? Ты же читал сценарий. Ты дублируешь Джимми в роли Юпитера, твоя акула играет Весту.

– Я бы хотел работать только над трюками. Может быть дубляж отдать кому-то другому?

– Кому? Ты идеально подходишь. Если бы не твои татуировки, я бы тебя давно снял в одном из своих фильмов. Ты шикарно выглядишь в кадре.

– Ты говорил, – сухо отзываюсь я.

– Ну, ты засранец. Я – великий Мейн, его хвалю, а он мне рот затыкает. – Роберт смеется хриплым, немного резким смехом. Я попиваю халявный виски, думая… нет, не думая ни о чем. – Но я придумаю для тебя роль, и ты не отмажешься.

– Я – не актер, – отрицательно качаю головой.

– Ты лучше многих звезд, которые играли у меня.

– Я не играю, Роберт, – повторяю категорично.

– В том-то и дело. Ты настоящий говнюк, и даже ничего не играешь. Это надо показать людям, – сообщает Мейн с глубокомысленным видом.

– То, какой я говнюк? – смеюсь я. – Малышка, приплыви мне бутылку. – подмигиваю мулатке. Она мгновенно реагирует. Призывная улыбка не сползает с губ. Милая девушка. Фигура – огонь. Песочные часы. Пятый размер, крепкая попа и бедра шикарные. Кожа кофейного цвета. Я много перетрахал темнокожих красавиц и снова вернулся к родным белокожим. Они мне как-то ближе, и кожа у них на ощупь мягче и нежнее… и волосы. Хотя некоторые темненькие отжигают так, что ого-го. Темперамент у них знатный. Наши, беленькие девочки скромнее и сдержаннее в желаниях.

– Ты не воспринимаешь жизнь всерьёз, – произносит Мейн. – Живешь, как будто последний день. Я сначала думал, что ты просто псих, а ты – гений.

Я с грохотом ставлю стакан на бортик, расплескав содержимое. Внутри что-то натянулось от протестного яростного желания сбежать отсюда или нахамить Мейну.

– Никогда так не говори, – холодно произношу я, и мне кажется, что все во мне замерзает…. Слишком часто меня так называли. Слишком много надежд, слишком мало жизни. Я чувствовал себя проектом, дипломной работой, подопытным кроликом. Кем угодно, но не нормальным ребенком.

– Но это же правда. Я читал твою анкету. У тебя невероятные способности почти во всем. Языки, математика, ты закончил школу раньше других. Ты мог бы стать ученым….

– Этих данных не было в анкете, – я раздраженно, с недоумением смотрю на Мейна, не понимая, откуда он так много информации раскопал обо мне.

– Я же сказал, что ты мне нравишься, парень. А я хочу все знать о людях, которые приобретают статус моих друзей.

– Ого! – я приподнимаю бровь в искреннем изумлении.

– Ну, так что, Марк, ты едешь в Рим с нами?

– Уговорил, – сдаюсь я, – Еду. Завтра привезу подписанный контракт.

На самом деле было бы свинством отказаться от участия в проекте Мейна, после того, как он фактически предложил мне дружбу. От таких друзей отмахиваются только идиоты, к которым, как выяснилось ранее, я не отношусь.

– А теперь выбирай подарок, – плутовато улыбается Роберт Мейн, обнимая своих девушек. Мои глаза перебегают от рыжей к темненькой и обратно. Обе хороши, но не цепляют. Заметив мои сомнения и метания, Роберт понимающе кивает, тихонько посмеиваясь.

– Я знаю, Марк, что ты питаешь слабость к двум другим моим белокурым сиренам. Они в пятом домике слева. Предупреждены и ждут тебя.

– Как ты узнал, что я не возьму вот ее? – тыкаю пальцем в мулатку, которая уже обиженно поджала губы, поняв, что на сегодня ее приключения закончатся массажем.

– Я не знал. У меня всегда наготове есть второй вариант. И девушки тебя запомнили, сами напросились, когда узнали, что я пригласил тебя сегодня. И заодно я проверил, насколько ты искренен. Поверь, Джимми бы взял любую из предложенных, чтобы угодить мне.

– Это вежливость, возможно, – вступаюсь я за приятеля. Мы не ахти какие друзья. Но и не чужие друг другу люди. Я уважаю его, и не считаю лизоблюдом или льстецом. Джимми Броуди – самостоятельная звезда, которая проживет и без благосклонности Мейна.

– Из вежливости можно сказать: ты сегодня выглядишь не такой развалиной, как обычно. Ха-ха, – смеется Роберт. – Но трахать бабу, которая тебе не интересна, может только дурак. Ну, или порноактер. А ты знаешь, что у Броуди был такой грешок в юности?

– Да, он говорил, – киваю я, ощущая неловкость. Мейн склонен к перебиранию сплетен, что меня, честно говоря, всегда напрягало и отталкивало.

– Ладно, Марк, проваливай. Иди обработай моих крошек. Пусть они опять ноют и плачутся, что ты им все места натер, – Роберт снова громогласно хохочет. Пошлость – защитная реакция его неспособности удовлетворить свои сексуальный фантазии. Я его понимаю. Мне даже жаль Роберта Мейна, великого, признанного на весь мир режиссера и миллионера, который способен купить многое и многих… Действительно печально.

– Спасибо, Роб, – киваю я, направляясь к выходу.

– До завтра, парень.

Уже выходя на жаркий вечерний зной, я слышу за спиной довольное покряхтывание Мейна и его воркующий голос, обращенный к одной из девушек: «давай. Покажи мне сиськи, крошка. Я должен их увидеть. Хотя бы увидеть….»

Улыбаясь я направляюсь к указанному белому домику, где меня ожидает подарок. Год назад Роберт мне его уже дарил, но я не я, если не воспользуюсь.

Москва

Дмитрий

Чувствую себя мерзавцем. Никогда не задумывался, какого это – потерять голову из-за женщины. И вот, пожалуйста. Разумом я понимаю, что моей большой вины в случившемся нет, но все равно ощущаю себя негодяем. После моего возвращения в Москву прошла неделя, а я все не могу забыть малолетнюю дурочку, которая никак не покинет мои мысли и фантазии. Черт возьми, я просто помешался на ней. Как мальчик в период гормонального взрыва. Как подросток, впервые вкусивший запретный плод. Как иначе объяснить происходящее?

Любовь?

Какая любовь? Мы с ней даже не говорили почти. Ничего толком друг о друге не узнали. Все отношения – один голый секс без тормозов, самый бесбашенный и сумасшедший секс в моей жизни. Я и правда не думал, дожив до тридцатника с гаком, что такое бывает. Оказалось, что вон оно как. Простреливает. Навылет, до кишок. Заседает где-то на подкорке сознания, и не дает покоя. Я даже ловлю себя на мысли, что было бы неплохо напиться до бесчувствия, чтобы хотя бы ненадолго обрести забвение.